| |||
| Вакцина Тараторкина |
|
Когда выпускник театрального института приходит в театр, первое чувство, охватившее его, - страх. Как примут? Дадут ли роли? Действительно ли, театр так страшен, как о нем говорят… И часто все складывается именно так, как снилось в самых кошмарных снах. Но бывает и по-другому: молодой начинающий артист сразу получает роль (бывает, что и главную), после которой на него обрушивается шквал наград и премий, море цветов и поклонниц, успех и интересная работа. Скажете, так бывает только в сказках? А вот и нет. Так бывает в Российском академическом Молодежном театре. Причем очень часто.
Пришел молодой артист Петр Красилов, сыграл Эраст Фандорина – и все завертелось: сериалы, антрепризы, слава… Выпускница РАТИ Дарья Семенова сыграла арбузовскую Таню и получила за эту работу все возможные награды. Степан Морозов, Александр Суворов, Рамиля Искандер, Денис Баландин, Ирина Низина, Александр Устюгов, Илья Исаев, Нелли Уварова, Андрей Сипин – имена этих молодых артистов можно теперь встретить не только на афишах РАМТа, но и в титрах известных фильмов, и в программках популярных спектаклей. РАМТ открывает таланты, дает им возможность реализоваться, громко заявить о себе. Но основа любого успеха закладывается в вузе. Именно педагог, мастер формирует характер будущего артиста, закладывает в него понимание профессии, воспитывает любовь к театру. И то, какими артистами станут мечтающие о театре юноша или девушка, очень во многом зависит от мудрости, настойчивости и терпения педагога. Перефразируя известную фразу, можно сказать: «Скажи мне, кто твой педагог, и я скажу, кто ты». Педагогов, у которых мечтают учиться, не так уж и много. Как и вообще, хороших педагогов, не жалеющих ни своего времени, ни сил, ни здоровья. Один из таких мастеров Георгий ТАРАТОРКИН. Он всего однажды набирал курс. Сейчас его ученики (выпускники 2001-го года) – ведущие артисты московских театров, звезды телесериалов. Двое из них – артисты РАМТа Нелли УВАРОВА и Андрей СИПИН – уже сыграли во многих спектаклях. Андрей Сипин стал обладателем театральной премии «Чайка», Нелли Уварова стала лауреатом театрального фестиваля «Радуга», ее моно спектакль «Правила поведения в современном обществе» участвует в театральном фестивале «Золотая маска». О своих студенческих годах они рассказывают с огромной любовью. Н.У.: Я встретилась с Георгием Георгиевичем на первом же прослушивании. Помню, что он очень внимательно, очень внимательно слушал. Я прочитала отрывок из повести «Нетточка Незванова» Достоевского. А в этом отрывке она рассказывает о том, как она по ошибке в скрипаче увидела своего отца. И вот я читаю этот отрывок, Тараторкин меня останавливает и говорит: «А вы могли бы прямо сейчас сыграть на скрипке?» И я уверенно говорю: «Да». А у меня было незыблемое правило никогда не отказываться. Вы могли бы? Да. А там уже выбираться, как придется. И я взяла воображаемую скрипку и начала играть. И так в полной тишине я довольно долго «играла». А, как потом уже выяснилось, Тараторкин очень любит фантазировать, и он напридумывал, что сейчас звучало, как я играла… А потом он мне сказал: «Спасибо большое, я слышал звуки музыки. Скажите, а вы когда-нибудь держали в руках скрипку? Вы играете?» «Нет…» И лишь потом я вспомнила, что в 5 лет училась на подготовительных курсах в музыкальной школе по классу скрипки. У меня было такое чувство, что я его обманула, хотя это и было случайно. Но мне казалось, что он знает, что я соврала. Меня это очень долго угнетало. Потом я ему призналась в этом. А.С.: А я увидел его на втором туре. Смотрю – идет высокий худой человек в очках. Кругом понесся шепоток: «Тараторкин, Тараторкин…». А я его вообще никогда не видел. За месяц до этого я смотрел по телевизору фильм «Преступление и наказание», который мне очень понравился. Но то, что Раскольникова играл Тараторкин, я не знал. Когда я узнал, что это тот самый Тараторкин, который играл Раскольникова – все. Я понял, что хочу только у него учиться. Второй тур начался с 12 часов дня. Вошел я в аудиторию читать только к 10 часам вечера. Отчитал, всех попросили выйти в коридор. Вышли, нас по очереди вызывают. Я вхожу, представился. Тараторкин так смотрит пристальным взглядом поверх очков и говорит: - Вы еще куда-нибудь поступаете? - Ну, да, естественно. - Но я могу вас здесь еще увидеть? - Конечно, конечно… - Ну давайте тогда, приносите документы. Все, всего доброго. Я вышел в коридор, никак понять не могу, что произошло, мечусь по коридору, сигареты одну за другой курю, как это «приносите документы»… Ну я и принес документы, потом оказалось, что я был первым, кто сдал документы. Н.У.: Я, кстати, тоже его совсем не знала. А моя тетя сказала: «Ты что, это же ТАРАТОРКИН!!! Это, это же … кумир. Если ты поступишь, пожалуйста, поцелуй его от меня». Она всерьез как-то меня об этом попросила, но я, естественно, не могла этого сделать. Это тоже долго жило во мне. Мне казалось все время, что я должна его поцеловать… от тети. Мне больше всего запомнилось, как нас собрали в первый раз еще летом, сразу после поступления, посадили в круг, и Георгий Георгиевич сказал: «Я вас поздравляю, вы теперь студенты. А вот сейчас начинается самое сложное. Потому что ваше поступление – это были цветочки. Я вам желаю хорошо отдохнуть. Попробуйте за это время как можно больше всего испытать и запомнить. Это правило на всю жизнь. Если вам придется прыгнуть с парашютом – прыгайте. Это все в копилку». Это очень здорово на самом деле. Поэтому, когда задают вопрос: а ты будешь, допустим, прыгать с парашютом? Я говорю: конечно! Я сразу отвечаю. Это потом пугаешься. А первая реакция – конечно, потому что все надо в жизни испытать. Это его такое одно из первых наставлений, которое сразу в меня попало и до сих пор живо. - Какое первое задание дал вам Тараторкин? Н.У.: Прочитать «Этику» Станиславского и написать свои размышления. После первого курса он задал нам на лето написать сочинение на тему «Моя жизнь в искусстве летом». Такие работы он задавал регулярно… А.С.: Я за все 4 года только 1 раз написал. Он очень обижался, когда не все писали или не сдавали. Н.У.: Я помню, что написала, но почему-то не могла ему отдать. Это смахивало на дневниковые записи, которые я не могла никому показать. А сдала я только через несколько лет. - С чего же началось ваше знакомство с мастером? А.С.: Когда нас зачислили, по телевизору как-то сразу пошли его фильмы «Богач, бедняк», «Маленькие трагедии», «Чисто английское убийство». Н.У.: И когда уже начались занятия, мы всем курсом собирались и смотрели его фильмы. Кстати, одно обещание он так и не выполнил. А.С.: Да, он обещал нам показать рабочие материалы фильма, который он сам начал снимать, и рабочие материалы фильма «Преступление и наказание» - И что, так и не показал? Задолжал? Н.У.: Да… А потом он нас всех звал на свои премьеры, на спектакли. - Вы могли с ним обсуждать его спектакли и говорить, что что-то не понравилось? А.С.: Ну, я не знаю, кто бы на это решился. Н.У.: Вообще, нам практически все нравилось. Хорошо, когда можно с легким сердцем говорить о спектакле. - А завидно не было? А.С.: Мы… завидовали, да. И даже подражали. Н.У.: Завидно было не ему, а тем, кто рядом с ним. Потому что, мне, например, очень хотелось, поработать вместе с ним. А.С.: Он такой въедливый человек, если хоть что-то не так, малейшая деталь – все сечет. Он так посмотрит, скажет: «Проверь». Он с нами вообще междометиями общался: «Проверь». А если похвалит – значит, уж точно все хорошо. - А как он хвалил? А.С.: «Хорошо…». А когда не очень – «Хорошо… в смысле ладно» Н.У.: Мы все замирали на этих его паузах. А.С.: Когда он говорил: «Хорошо» Н.У.: пауза А.С.: … в смысле ладно – значит, иди работай. Н.У.: Все еще зависело от того, с какой интонацией он это скажет. «Ну, хорошо…» И мы все замирали. «… Хорошо». Он нас испытывал так. А.С.: Ругать он не ругал. Он мог делать многочасовые замечания. Разок он как-то, правда, выдал одному нашему товарищу по поводу самостоятельного отрывка: «Как вы могли вообще ТАКОЕ вынести на показ?» Это было, конечно, уничтожительно. - А чем его можно вывести из себя? А.С.: Вот тем, что выйти на сцену без истории, без романа роли… Н.У.: …отсутствием вкуса - А чем его можно было рассмешить? А.С.: Я помню, он смеялся на наших показах. Есть даже запись, мы играли отрывок из «Пигмалиона», и вдруг Тараторкин так захохотал… Начал в бок бить Александра Назарова – нашего педагога. Тот аж согнулся. Н.У.: Он не скупился на эмоции, никогда. Больше всего меня в нем поражала просто какая-то бешеная фантазия. Ему нужна была малейшая зацепка, и у него сразу фантазия просто фонтаном начинала быть. Сразу появлялись какие-то детали, образы. Очень интересно это было. - У вас не возникало с ним какого-то откровенного, близкого человеческого общения, когда можно поделиться чем-то очень личным, может, даже сокровенным? А.С.: Если только один на один… И то… Н.У.: Мне кажется, к нему так один на один и не подходили. А.С.: Нет, я как-то разговаривал… Н.У.: Он с нами вроде был и на короткой ноге, но только в плане профессии. Он любил, когда задавали вопросы, говорили: «Георгий Георгиевич, я не понимаю». На все это он легко откликался. А что касается личного… Мне кажется, в этих вопросах он держался на расстоянии. Что правильно. А.С.: Тараторкин пытался насадить традиции и правила. Завел летопись, куда записывали, как прошли репетиции, делали творческие заметки. Такого нет нигде. Тараторкин это просматривал, но оргвыводов не делал. А еще у нас был бутафорский телефон, по которому можно было позвонить Георгию Георгиевичу и поговорить или даже наябедничать. А по-настоящему мы ему звонили только в Новый год и в день рождения и всем курсом кричали в трубку: «Поздравляем!!!!» - У вас были какие-то совместные вечера, посиделки? Н.У.: Мне кажется, первый раз он с нами сидел на третьем курсе после зимней сессии. А.С.: Был очень хороший экзамен по мастерству актера, и педагоги решили это вместе с нами отметить. Н.У.: Это было счастье… с Георгием Георгиевичем во главе стола. Мы все равно обсуждали какие-то около театральные темы. А.С.: Не было такого, что вот он сделал все замечания, бац, и все – начался праздник, отмечаем. Н.У.: Он, например, говорил, что никогда нельзя на сцене после спектакля отмечать что-то, сцена - это святое место. Он очень требовательный и принципиальный человек, даже если понимает, что уже немного перегибает палку, все равно не отступает от своего решения. У нас был дипломный спектакль, и зрители уже сидели в зале. А мы в соседней комнате гримировались. И он зашел сказать нам перед началом пару слов. И эти пара слов затянулись. Уже давно должен был начаться спектакль, а он все говорил и говорил. Уже зрители начали хлопать. Зашел режиссер – педагог, говорит, сейчас зрители расходиться начнут. Ничего, говорит Тараторкин, подождут. И мы понимали, что бесполезно спорить. Он сказал: пусть ждут. Значит, зрители будут сидеть и ждать. Хотя казалось, что это неправильно. Но он считал, что хочет сказать нам что-то настолько важно, что даже если зрители уйдут из зала – не страшно. - У вас был дружный курс? Н.У.: Меня всегда удивляло, когда нам говорили: «Ой, у вас такой дружный курс». Нет, курс у нас был не дружный, но очень хороший. Просто собрались очень разные люди в возрасте от 16 до 30 лет. А.С.: Но была команда. Т.е. для дела мы собирались и объединялись, а какие-то конфликты просто сами собой исчезали. И педагоги, естественно, на это влияли. Я думаю, просто Тараторкин так вот подбирал людей. Н.У.: Я помню, на первом курсе в самом начале все так ссорились, даже драки были. И я думала, Боже, куда я попала, какой ужас. А.С.: Мы делали первый капустник-приветствие, и, ой, какие там были скандалы. Н.У.: Мы не могли вообще найти общий язык. Я приходила и домой и рыдала. А.С.: Такой мат-перемат стоял, и Нелли умоляла: «Только, пожалуйста, матом не надо». Н.У.: Я никогда в такой ситуации не находилась. Помню, заканчивались занятия, мы говорили педагогу: «До свидания!», потом наш староста запирал дверь на замок и говорил: «Так, никто не выйдет, пока мы не выясним отношения». И вот после 2 месяцев ожесточенных споров, войн и драк нас собрали наши педагоги. А.С.: Сели все такие серьезные, спокойные Н.У.: и провели с нами очень серьезный разговор. И я помню, Поглазов сказал нам: «Знаете, вы очень разные люди. И если вы не найдете общий язык, мы распустим курс». А потом просто по-человечески дал совет: «Если вы будете заниматься делом, вам будет просто некогда ссориться». И это, действительно так. И это вошло в наше сознание – надо просто заниматься делом. - А в театре это помогает? Театр – это же террариум единомышленников. А.С.: В нашем? Здесь вообще нет никаких конфликтных отношений. Такой, знаете ли, театр. Н.У.: Здесь просто люди, действительно, делом занимаются. Я ждала, что будут интриги, зависть. Но, у нас такого нет, слава богу. Просто здесь, мне кажется, все настроены на дело. - А какое самое яркое воспоминание всплывает у вас в памяти, когда произносишь имя Тараторкина? А.С.: Мы раки, раки, раки… У нас было какое-то очередное занятие по мастерству актера, время уже перевалило за полночь, уже понятно, что многие просто не уедут из ВГИКа, потому что транспорт перестал ходить. Народ уже весь квелый, засыпающий … И только Тараторкин бодрячком на сцене рассказывает о том, как он работал в ленинградском ТЮЗе. У него всегда непредсказуемые ассоциации, и вот он к чему-то вспомнил про ТЮЗ, выскочил на сцену и начал петь и танцевать: «Мы раки, раки, раки. Большие забияки». А история была в том, что он к тому времени уже сыграл Раскольникова и продолжал играть в Ленинградском Тюзе. И вот на каком-то детском спектакле женщина в зале сказала: «Ой, смотрите, Раскольников – рак». Н.У.: И потом всегда, когда стрелка часов переваливала за полночь, у нас это называлось – время раков. А.С.: Но он нашел в себе мужество посмеяться над этим вместе с нашими педагогами Поглазовым и Назаровым на выпускном капустнике. Они вышли втроем на сцену и исполнили номер «Раки». Причем они даже Баталова сподвигли в этом номере сыграть пожарника, который каждый раз, когда мы засиживались до ночи, пытался выгнать нас из аудитории. Н.У.: Мы были единственные люди во ВГИКе, кто так засиживался. - Вам запрещали сниматься, как во всех остальных театральных вузах? Н.У.: Еще как запрещали. Это было ужасно. Одна девушка, я тогда училась еще на первом курсе, подошла ко мне с предложением поучаствовать в ее отрывке. Я сказала Георгию Георгиевичу об этом предложении. Он попросил почитать материал, который мне предстояло играть. Он почитал и сказал: «Нет, у тебя на это нет времени, это достаточно большая постановка. Нет». Я даже толком не расстроилась, потому что он был для меня таким авторитетом – раз сказал нет, значит, нет. Я ей объяснила. Но она сама пошла к Тараторкину просить за меня. Он ей тоже отказал. И причем уже уперся. Тогда она пошла к своему мастеру – Соловьеву. Он – к Тараторкину. Вот так и так, говорит, очень нужно эту студентку… Тараторкин так разозлился. Сказал: нет и все. И никакие послы тут не помогут. В результате в этом отрывке играл кто-то другой. А потом она переписала этот же сценарий и собралась снимать по нему фильм. И сказала: «В фильме у меня все равно будешь сниматься только ты. Ничего не знаю». Я отказывалась, как могла. Она нас с однокурсниками долго посла, говоря: «Съемки будут проходить летом, ваш Тараторкин ничего не узнает». Это было, конечно, преступлением с нашей стороны, но… летом… быстро… в короткометражке… Ладно. В результате, съемки отложились на осень, и в сентябре она к нам пришла – вот, наконец-то, мы можем начинать. Мы говорим: мы не можем, нас засекут. В результате, мы снимались с рассветом, а потом к 10 часам утра ехали в институт. Все это мы тщательно скрывали, даже однокурсники не знали. А через год этот фильм участвовал в фестивале во ВГИКе, и мне дали приз. И Тараторкин… А уже год прошел, я и думать-то про это забыла. Мы были в Фонде культуры с выступлением, после которого нам накрыли стол, и декан факультета встал и сказал: «У нас радостное событие – Нелли получила приз…» Тараторкин: «Какой приз?» И я помню, думала, что умру тут же. Он все это выдержал, но сказал: «Я поздравлять не буду. Я был против»… Он не ругал, но так сказал, что просто уничтожил. Но, слава Богу, мы не испортили отношений. Он не злопамятный. А через год меня с этим же фильмом пригласили на фестиваль, и я пришла к нему отпрашиваться. Я помню, как он сильно боролся с собой - нужно было идти на компромисс… А вот когда уже я вернулась, он, наконец-то, поздравил меня и сказал: «Я понял: если не отпущу тебя, ты можешь мне этого никогда не простить. Поэтому я тебя и отпустил». Он разрешил нам сниматься на 3 курсе и то с условием, что на учебе это никак не отразится. Тогда уже многие начали сниматься: Вовка Вдовиченко, кстати, в «Бригаде»… - Кто организовывал вам показы в театры? А.С.: Тараторкин. Это вообще-то очень редкий случай, когда мастер ездит со своими студентами, стараясь попасть на все наши показы. Н.У.: Мы не занимались никакими организационными вопросами – все взял на себя Тараторкин и наши педагоги. И когда мы приезжали в театр, к нам изначально очень уважительно относились, потому что мы приезжали с мастером. Другие мастера этого не делали. А.С.: Нам даже декорации на своей машине возил наш педагог Поглазов. Н.У.: Я знаю, что нам все очень завидовали, потому что после каждого показа мы садились в кружок вокруг Тараторкина и тут же обсуждали, что было хорошо, а что не так. А выпускники из других вузов смотрели на нас. Однажды после показа на Малой Бронной он, объясняя кому-то, как надо было сделать, упал на пол и на полу что-то стал показывать. Для всех окружающих это был шок. … - А на свой первый спектакль «Эраст Фандорин» вы его звали сами? А.С.: Его позвал режиссер спектакля – Алексей Владимирович Бородин. Страшно было. А после спектакля он вместе с женой зашел к нам за кулисы с цветами… Но от замечаний не удержался и тут. «Все хорошо, но…» Н.У.: Да-да, все хорошо, но… Поговорим, сказал он мне. Он вообще мог долго делать замечания. Говорить, говорить, говорить. А потом вдруг сказать одно слово – и им попасть как раз в самую суть. И сразу все становится понятным. Он очень помогал. - Он когда-нибудь говорил вам:: Я горжусь вами, ребята? А.С.: Ну, если он это скажет… Это будет такая похвала… Такая планка…Он очень сдержанный на похвалы. Н.У.: После «Правил поведения в современном обществе» он говорил со мной уже не как педагог со студенткой, а как с коллегой, на равных. Это меня поразило. - А не возникает у вас желание похвастаться перед Тараторкиным своей работой? А.С.: Иногда бывает. Н.У.: Но бывает и обратное, когда не хочется, чтобы он меня видел. Он нам многое рассказывал о том, как он учился. И как потом, когда Корогодский приходил к нему на спектакль, он играл только для этого одного человека в зале – своего мастера. Когда он пришел на «Правила поведения» и сел в первый ряд, я подумала: ну вот, сейчас он достанет блокнот и начнет записывать замечания. Но он не достал, а потом уже мне сказал: «Я с трудом удерживался, чтобы не начать чирикать что-нибудь. А потом ты вдруг так взяла меня и повела, повела… И в какой-то момент уже посередине спектакля я вдруг очнулся и подумал, постойте, это что, вот эта сопля учит меня жить?»… Мы можем говорить о Тараторкине очень много, потому что это настоящее явление. И кстати, еще никто не заменил его в нашей жизни. Он остается главным судьей. Это очень серьезный ориентир. И скажет это любой с нашего курса. - Как же он завоевал такой авторитет? А.С.: Для меня было достаточно, что он играл Раскольникова. Это было все! А потом – мы были его первым курсом. И, я надеюсь, единственным. Мы очень ревнивы, хотя я понимаю, что именно такие люди должны преподавать. Н.У.: Мы с замиранием сердца думали, неужели он наберет новый курс? И очень радовались, когда не набрал. А.С.: Так вот, может, именно потому, что бы были его первым курсом, он сам не знал, как надо. Поэтому он и начал с нами, как-то по-другому, чем те, кто набирает уже по десятому курсу. Н.У.: Они даже не всегда по именам знают своих студентов. Да-да, бывает и такое. А.С.: Вот ты, рыженькая, подойди сюда. Он ее уже три года учит, а все не знает имени. Такого у нас не было. Н.У.: Нас он знал всех с первого дня. Кстати, не только мы ревновали его, но и его семья ревновала его к нам. Вот так. - Так как же все-таки он завоевал такой авторитет? Н.У.: Он просто был с нами честен и искренен. И мы это чувствовали. А.С.: Он к нам относился как к своим детям. Однажды мы решили всем курсом отказаться от педагога по танцам. Написали письмо. И Тараторкин, чтобы нас вывести из-под удара, взял и заменил это письмо другим, написанным от своего имени. Н.У.: Мы во ВГИКе существовали как-то отдельно от актерского факультета, у нас было такое свое государство, потому что знали, что у нас есть некая сила. Нам, кстати, завидовали во ВГИКе и относились к нам, как к привилегированным. А.С.: Вообще, то, что делал наш курс, не делал никто. Мы создали прецедент в смысле актерских работ. Ни у кого не было 5 дипломных спектаклей. У нас был «Пигмалион» Шоу, «Русский праздник» по рассказам Бунина, «Безумная из Шайо» Жироду, «Собитие» Набокова, «Записки из подполья» Достоевского и «Вечерний плен» Файко. А планировалось еще больше – около 12 спектаклей. Мы просто не успели все сделать. Н.У.: Он собрал вокруг себя команду педагогов: Поглазова, Назарова, Авшарова, Малиновский. К нам приходили со стороны режиссеры, которые ставили с нами спектакли. А в итоге оказалось, что у нас очень хорошая команда, которую нашим педагогам захотелось сохранить. Они понимали, что с этой командой хочется работать дальше. Они делали на нас ставку. Мы по одиночке можем раствориться, а как курс Тараторкина – мы уже имеем имя, и все вместе мы сила. А.С.: И вот тогда родилась идея сделать какое-то свое дело. Т.е. мы будем работать в разных театрах, но у нас будет свой проект – «Театральная мастерская Тараторкина». И в планах - сделать спектакль, в котором бы играл Тараторкин со своими учениками. - А есть что-нибудь, в чем вы бы хотели признаться своему Мастеру? Н.У.: Есть. Когда мы показывались, нам всем хотелось попасть в театр Моссовета, чтобы работать с ним вместе. Просто чтобы выходить с ним на одну сцену. А.С.: Мы так завидовали тем, кто туда попал, хотя об этом театре почти ничего не знали. И тем нашим троим, кто с ним рядом играет, повезло. Н.У.: Мы, естественно, ему об этом не говорили, это было сокровенной мечтой. - Продолжите, Тараторкин - это А.С.: … это Учитель в самом высоком понимании этого слова. Н.У.: ... Мастер с большой буквы. Наверное, это тот человек в профессии, который всегда рядом. Как маяк. А.С.: Не обязательно его даже приглашать на свои спектакли. Просто подумаешь, вот Тараторкин сейчас бы тебе… И так в любых ситуациях. Н.У.: Он зримо или не зримо – всегда рядом. А.С.: Как он сам говорил, вакцина его в нас сидит. Н.У.: Инфицированные мы Тараторкиным. Опубликовано в журнале "Театральная касса", июнь 2005 |
| Напишите мне |
Хостинг от uCoz